бечу лучшие тексты про гречу
Время вносить работы в хранилище! По «Союзникам» я, конечно, не додала, но усиленно в этом помогала)
Название: Голоса
Канон: Игорь Гром
Размер: драббл, 115 слов
Пейринг/Персонажи: Игорь Гром
Категория: джен
Жанр: стихи, ангст
Рейтинг: PG-13
Примечание: Таймлайн — перед событиями перезапуска или в самом его начале.
читать дальшеИгорь живет в квартире в доме из песка и тумана
В городе, стоящем теперь на ее костях.
У Игоря под одеждой никак не высохнет рана —
Он промакивает рубашками, зажимая края в горстях.
Игорь кормит собаку, выходит на улицу рано,
В сером городе стылом не разобрать пути.
Голоса. Голоса за углом, голоса в ресторанах,
За спиной, в голове голоса, «Слышь, мужик, огоньком угости?»
Игорь слышит. Он слышит всех тех, кто уже накричался,
Вместе с дымом вдыхает просьбы, уходит прочь.
Город шепчет и город зовет, но герой скончался.
Игорь больше не знает, может ли им — и себе — помочь.
Игорь больше не верит, что раньше был непобедимым.
И у Игоря нету Димы. В него больше не верит Дима.
Название: Джонни, мне больно
Канон: Красная Фурия/Союзники
Размер: драббл, 146 слов
Пейринг/Персонажи: Ника, Джонни
Категория: джен, прегет
Жанр: ангст, стихи
Рейтинг: R
читать дальшеДжонни, мне больно. Ложится канат вдоль стопы — внезапно становится леской. Когда с каждым шагом тебе тяжелей идти, попробуй — вперёд и резко. «Давай, покажи мне, на что ты способна», — голос толкает в спину. Я сильная. Надо — станцую свободно на лезвии гильотины.
Джонни, мне больно. Под пальцами острая галька, в лодыжки вгрызается хлыст. «Покажи мне, что можешь, не медли, давай-ка» — и вновь раздается свист. Там кровь, там не кожа, а рваная тряпка — кнутом рассекаются ткани. Они говорят, это просто зарядка, но боль этим не обманешь.
Джонни, мне больно. Здесь жарко и пахнет горелым, но я отказалась бояться. Вот только — где ноги? Разбитому телу пугающе трудно подняться.
Джонни, мне больно. Я справлюсь, я научусь сама, пожалуйста, не смотри. Только без жалости, я же ещё жива, прежняя я внутри. Джонни, зачем ты... ладони холодные — так и не смог отогреться? Джонни, мне больно, но боль не бесплотная — это, наверное, в сердце.
Вот с «Джонни, мне больно» мучилась ужасно, написать горело, первую версию написала очень быстро, а потом... потом их было пять. Я страдала, Сова страдала, даже Луна страдала, и в итоге почти всё вернулось к изначальному варианту х) Очень тяжело, но я всё равно рада тем, что получилось сказать.
Название: Маленький мертвый
Авторы: Совка-соплюшка и D. Oranus
Бета: Игра в классики
Канон: Майор Гром
Размер: мини, 1775 слов
Пейринг/Персонажи: Олег Волков|Сергей Разумовский
Категория: джен
Жанр: психологический триллер
Рейтинг: R
Краткое содержание: Олегу кажется, что его друг буквально убивает его. Может быть, ему не кажется.
Примечание: Вампиризм или внутренняя гомофобия — проблема на ваш выбор.
Предупреждения: нецензурная лексика
читать дальшеРазумовский говорил много. Он говорил: «Ты просто бежишь от проблем, как последний трус». Ты даже не пробовал. Что ты собираешься делать в будущем? Я помогу тебе с экзаменами. Он говорил: «Тебе не кажется, что желающих откосить от армии так много неспроста?» Хочешь адреналина? Ну давай накопим денег и с парашютом прыгнем, мне всегда интересно было. Хочешь подраться? Да в Москве полно твоих единомышленников. Хочешь проебать свой шанс? Вперед, это лучший способ. Он говорил даже тогда, когда перестал верить, что его услышат (а может, не верил с самого начала). Олег не мог ничего ответить, кроме «Я так решил». Он не мог сказать «Я устал», не мог сказать «Я слабый — из-за тебя» и не мог сказать «Мне кажется, я уже ничего тебе не должен». И, даже стоя на перроне, больше всего он боялся, что Разумовский скажет: «Ты мне нужен».
***
Мальчик лежал на детской площадке — на животе лицом вниз. Олег сразу подумал: «Мертвый», — и пошел посмотреть. Ему было интересно. Он видел таких взрослых на улицах, когда беспризорничал: замерзшего, истекшего кровью и чистого, видимо, сердечника. Они все были разными. Олег не знал, как выглядели его родители после аварии — очнулся уже в больнице и остался там еще надолго после похорон. Поэтому он лез к каждому такому и разглядывал. Маленьких мертвых он еще не видел — чуть ли не побежал к нему, пока кто-нибудь другой не подоспел, не начал охать и вызывать «скорую». У мальчика были красивые рыжие волосы и фиолетовый свитер. Олег потянулся перевернуть его, посмотреть и понять, что же случилось. Вон качели рядом, может, по лбу со всей дури долбануло.
— Не трогай меня, — неожиданно отозвался тот. Олег замер, но из рук его не выпустил, так и держал в полуперевернутом состоянии.
— Я хочу умереть, — сказал мальчик, глядя вниз. А потом втянул носом воздух, поднял глаза, нахмурился и, кажется, раздумал.
Его звали Сережей, чаще — Разумовским и всякими временными, почти случайными прозвищами. Олег называл его Рыжим. Через пару месяцев после знакомства Рыжий сказал: «Знаешь, ты ведь меня спас тогда». «Да ладно, чего там», — хотел ответить Олег, но не смог: тот выглядел слишком торжественно и серьезно, обиделся бы. Как обижался каждый раз, когда Олег отмахивался и не давал за собой поухаживать — прижечь и заклеить разбитую бровь, посмотреть, когда там кровь из носа перестанет идти, промыть очередную ссадину. Когда давал, Рыжий изымал из закромов ворохи марли и ваты, возился, сдавливал кожу, утверждая, что это он пытается всякую пакость наружу извлечь, перемазывался в крови сам. Казалось, ему будет приятно, если посоветовать в будущем стать врачом, но сказать такое язык не поворачивался: его энтузиазм не спешил переходить в профессионализм. Это всё, наоборот, приобретало какие-то дикие средневековые формы. Больше всего Олег перепугался, однажды шибанув себя карманным ножом по пальцу — хотел из ветки фигурку выстругать, а по факту чуть до собственных костей не дорубился. Но страшен был не удар, не хлынувшая кровь, а то, как Рыжий, недолго думая или не думая вовсе, поднес его руку ко рту и зажал рану губами. Олег завис, Рыжий закрыл глаза и не двигался, только изредка сглатывая. Потом они всё-таки пошли в сторону аптеки, купили перекись и марлю за копейки, перебинтовали руку. Олег до вечера ходил закошмаренным, потом долго не мог уснуть, хотя ужасно хотелось, маялся, поглядывая, как на соседней койке с фонариком под одеялом читает Рыжий. На следующий день на физкультуре Олег впервые в жизни чуть не грохнулся в обморок, а Рыжий впервые пробежал кросс.
Следующие несколько лет были достаточно спокойными, хуевыми по общей остановке и охуенными от ожидания того, что детдом скоро кончится, что наверняка начнется что-то другое. Олег вспомнил каждую минуту, каждое мгновение — в новогоднюю ночь. Все набухались раздобытой кустарщиной, он, чтобы сохранить авторитет и лидерство, сильнее всех, рыжий трезвенник обиделся и под шумок слился. Олег не столько заметил, сколько почувствовал, что его нет рядом, молча встал и пошел искать. Обшарил комнаты, туалеты, коридорные закоулки и поднялся на чердак. Там всё произошло очень быстро. Рыжий, будто ждал его, выпрыгнул из темноты. Олег влет потерял равновесие, но момент падения замедлился, перегруженный впечатлениями: тяжестью чужого тела, колюще-режущей болью у основания шеи, всепоглощающей слабостью и паническим прокручиванием всей жизни перед глазами. Мозг перестраховался — Олег очнулся на следующее утро, всё такой же слабый, расцарапанный, обклеенный дешевым пластырем. Рыжий был рядом, с разбитой губой, горящими глазами и ядреной жаждой деятельности. Он рассказал, как они взаправду подрались и как ему это понравилось.
— Ну, судя по всему, ты победил, — отозвался Олег.
— Да, победил, — ответил тот, улыбаясь во весь рот.
У Олега начались кошмары: темнота, распоротая кожа и собственная кровь на чужих руках и губах. Он никогда не мог проснуться, в реальность его не выдергивало ни болью, ни криком, отпускало только под утро, когда он уже еле шевелился и дышал. Тренировки проходили зря, накаченные мышцы сдувались по ночам, приближающиеся экзамены не давали продыху. Вернее, не давал Рыжий, заливал в уши свои собственные мечты: о Москве, о свободе, о настоящем успехе. И Олег решил разделить их. К маю он окончательно уверился, что болен какой-то неведомой байдой, что к восемнадцати годам заработал себе ростовую пиздецому, а значит, конец близок, и он сможет не только рассмотреть, но и почувствовать мертвого. Ко врачу он пойти боялся, грешил на рак или давнюю травму еще с родительской аварии. Короче, прошлым и настоящим всё объяснял и подытоживал, а на будущее ему было пофиг.
Смена обстановки не помогла. Кошмары стали только сильнее и ярче. Узкая двухместная общажная комната была похожа на квартирку Раскольникова (Олег читал и заучивал к сочинению), а сам он — на слабых духом героев Достоевского, перебравшихся из провинции в столицу и сломавшихся после потери связи с почвой. Выдумывать оправдания и кого-либо убивать он не хотел, продолжал плыть по течению и поддерживать Рыжего. А вот тот как будто наконец-то попал в естественную для себя среду. Сидел до закрытия в библиотеке, шлялся по музеям, ходил на лекции на другие факультеты. Откуда в нем столько сил, Олег не знал. Только удивлялся и пугался — когда выползал со стоном из кошмара и видел рядом его, довольного, бодрого и всклокоченного. Он, конечно, тут же брал себя в руки, начинал участливо кудахтать, советовать, предлагать водички. Но его горящие глаза и отсвет красной футболки на лице становились для Олега продолжением кошмара.
На медосмотр в военкомат он пошел за бесплатной диагностикой. В августе их прогнали по врачам в университетской поликлинике так, для галочки. Нормальный осмотр устроил только окулист, но зрение как раз Олега не беспокоило. На казенных врачей новой инстанции он возлагал большие надежды, но всё равно удивился, когда они постановили, что он тотально здоров и к службе годен.
Ночью он притворился, что спит, и поймал за руку Рыжего, который присел на краешек его кровати и начал потихоньку стягивать одеяло. Тот ничего не сказал, никак не объяснился, высвободил руку и, сбежав к себе, уткнулся лбом в стенку.
После этого они почти не общались, Рыжий разговорился только перед самым отъездом Олега. «Ты просто бежишь, как последний трус». Олег не мог ничего ответить, кроме «Я так решил». Он не мог сказать «Я устал», не мог сказать «Я слабый — из-за тебя».
***
Олег боялся, что Разумовский позовет его обратно, и всё равно ехал сам — сначала в Москву, потом в Питер, — но они больше никогда не говорили о главном, и это было хорошо. Разумовский справлялся без него. Олег читал интервью, отслеживал новые фото, даже зарегистрировался во «Вместе» — у него всё было в полном порядке. Его квартира и офис были в полном порядке, его друзья были, кажется, теми еще мудаками, но тоже — в полном порядке. Скорее всего, кто-то из них видел кошмары, еле держался на ногах по утрам и не мог отказать ему ни в чем — но списывал всё на свою лакшери жизнь и постоянное опьянение. Возможно, их было несколько или беспорядочно много: на фото постоянно появлялись новые лица. Олег упорно прогонял мысли о том, каким образом его самого хватило на столько лет, о том, что всё настолько удачно совпало, и о том, что Разумовский может к нему вернуться.
Журналисты почему-то скупились на подробности, ограничивались несколькими цифрами: размер состояния, площадь земельного участка, на котором располагался «Сад грешников», количество жертв. Их было двести или около того. Олег не удивился: он думал, что их будет меньше, и не думал, что они умрут, но, что они будут, он, кажется, знал с той ночи в общаге, а, может, с самого детства, с первого пореза и с первой ссадины.
Наверняка, сначала он не хотел убивать, игрался, кусал или резал тех, кто допускал оплошности, вытирал рот рукавом, позволял бежать дальше, подогревая и подогревая чужую кровь страхом и физической нагрузкой. Скорее всего, он раздевал их, отправлял в голое путешествие ради унижения и собственного удобства. А вот мыл ли предварительно? Из человеческой еды он был падок на «Роллтон», в детстве мог прямо в дверях магазина начать жевать украденное яблоко, потом приучился бургеры вилкой и ножом есть.
У него должны были быть машины, вроде тех из «Пилы»: разрывающие на части устройства, какие-нибудь человеческие соковыжималки. Возможно, Разумовский терял голову — принимал кровавые ванны, облизывал колья, ползал по земле и подбирал вырванные из тел куски мяса и органы. Возможно, засыпал прямо там, объевшись и размякнув, присыхал за ночь, разрывал собственную одежду, чтобы перевернуться или подняться на ноги, а потом шел мыться, тяжелый, как от похмелья, или, наоборот, вприпрыжку, напевая какую-нибудь попсовую песенку.
Разумовский всё-таки позвонил и произнес заклинание «Ты мне нужен». Олег не зря всегда боялся этой фразы — он не смог отказаться, впервые услышав ее и будучи уверенным, что это абсолютная правда, пусть кривая, косая и кровожадная.
На дело он взял с собой минимум людей — чужих, почти не пересекавшихся с ним и его обычной командой. Для того чтобы всё провернуть, нужны были лучшие, но своих подставлять он не хотел.
Всё удивительным образом получилось. Разумовский был недоволен деталями, но в целом к организации и исполнению отнесся благосклонно и ни на кого не накинулся — ни на выходе из камеры, ни потом в вертолете. Смотрел в окно, потягивал водичку. В перевалочной квартире он бросил: «Завтра улетаем за границу. Мне нужен ты и еще двое». Кто-то за спиной радостно улюлюкнул, предвкушая путешествие.
— Нет, я поеду один, — ответил Олег, во второй раз в жизни поспорив с Разумовским.
Взгляд и молчание у того были одинаково долгими, тяжелыми и подозрительными. За спиной заворчали и пару раз его прокляли. Олег выдержал и то, и другое, ненавидя себя за такое геройство.
Надолго его не хватило, в первую же ночь во дворце он запихнул под подушку пистолет и проверял его каждые полчаса, параллельно прислушиваясь, не идет ли кто по коридору. Не спал, не курил, пялился на дверь, готовый без предупреждения подстрелить свою перспективу стать двести первым или около того.
Утром в гостиной, выслушав примерный план Разумовского — про взрывы, про заложников, — он сказал, что всё сделает. Тот смотрел и смотрел на него, обшаривал глазами, закусив губу.
— Ты изменился, — криво улыбнулся он. Олег кивнул в ответ, подтверждая, что готов сделать для него многое, худшее, позорнейшее.
Подставить вместо себя еще пару сотен человек, притащить Игоря Грома, на котором Разумовского переклинило, вместе со всей обстановкой — пожалуйста. Только бы никогда больше, проснувшись, не видеть Рыжего рядом.
Идея и сюжет мои, текст (практически весь), как водится, чудесной Совка-соплюшка. Но в этот раз я действительно тоже сама тут что-то написала!
и мои пирожочки по всякому бабблу, воцарение Борджика — моя гордость!
мы сможем думал калигари
все на мази ведь дубин коп
мы с ним лишь раз совсем немножко
но нет закон шестнадцать плюс
любила уля для гаданья
всмотреться в гущу кофейка
но на спецквест просили карты
нет справедливости нигде
ярх плохо знает алфавиты
старинных книг он не читал
и вместо слова справедливость
исправно пишет слово хуй
да сколько ж можно думал борджик
порядка нет в аду вообще
то сатана то блядь мутанты
вздохнул и грустно сел на трон
ты можешь звать меня иваном
владыка волку прошептал
вот дьявол я ведь тоже ваня
такое вот соулмейт!ау
андрейка верил в правосудье
и в искупление грехов
но только ксюшиным тентаклям
зад отказался подставлять
скучал по джессике ужасно
и днём и ночью ван дер хольт
но вместо джесс приперся папка
а вдруг он тоже нимфоман